Неточные совпадения
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых,
дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих
авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие
дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно
автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Как глубоко ни загляни
автор ему в душу, хоть отрази чище зеркала его образ, ему не
дадут никакой цены.
Автор признается, этому даже рад, находя, таким образом, случай поговорить о своем герое; ибо доселе, как читатель видел, ему беспрестанно мешали то Ноздрев, то балы, то
дамы, то городские сплетни, то, наконец, тысячи тех мелочей, которые кажутся только тогда мелочами, когда внесены в книгу, а покамест обращаются в свете, почитаются за весьма важные дела.
Чтоб это сколько-нибудь изъяснить, следовало бы сказать многое о самих
дамах, об их обществе, описать, как говорится, живыми красками их душевные качества; но для
автора это очень трудно.
Автор чрезвычайно затрудняется, как назвать ему обеих
дам таким образом, чтобы опять не рассердились на него, как серживались встарь.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик,
автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете
дать мне какой-нибудь полезный совет.
— У людей — Твен, а у нас — Чехов. Недавно мне рекомендовали: прочитайте «Унтера Пришибеева» — очень смешно. Читаю — вовсе не смешно, а очень грустно. И нельзя понять: как же относится
автор к человеку, которого осмеивают за то, что он любит порядок? Давайте-ко, выпьем еще.
«Тщеславие, честолюбие и корысть», конечно, важные пороки, если опять-таки не посмотреть за детьми и
дать усилиться злу; между тем эти же пороки, как их называет
автор, могут, при разумном воспитании, повести к земледельческой, мануфактурной и промышленной деятельности, которую даже без них, если правду сказать, и не привьешь к краю.
Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и
дать улечься мыслям и чувствам, и потом снова читал и читал. И это напечатано по-русски неизвестным
автором… я боялся, не сошел ли я с ума. Потом я перечитывал «Письмо» Витбергу, потом Скворцову, молодому учителю вятской гимназии, потом опять себе.
— Да очень просто: сделать нужно так, чтобы пьеса осталась та же самая, но чтобы и
автор и переводчик не узнали ее. Я бы это сам сделал, да времени нет… Как эту сделаете, я сейчас же другую
дам.
И я, действительно, не заснул. В городе был каменный театр, и на этот раз его снимала польская труппа.
Давали историческую пьесу неизвестного мне
автора, озаглавленную «Урсула или Сигизмунд III»…
А если, уже после этого объяснения, окажется, что наши впечатления ошибочны, что результаты их вредны или что мы приписываем
автору то, чего в нем нет, — тогда пусть критика займется разрушением наших заблуждений, но опять-таки на основании того, что
дает нам сам
автор».
Отвергнувши эту, заранее приготовленную, мерку, критика должна была бы приступить к произведениям Островского просто для их изучения, с решительностью брать то, что
дает сам
автор.
— А насчет статьи, князь, — ввернул боксер, ужасно желавший вставить свое словцо и приятно оживляясь (можно было подозревать, что на него видимо и сильно действовало присутствие
дам), — насчет статьи, то признаюсь, что действительно
автор я, хотя болезненный мой приятель, которому я привык прощать по его расслаблению, сейчас и раскритиковал ее.
В одном из таких кабинетов сидело четверо — две
дамы и двое мужчин: известная всей России артистка певица Ровинская, большая красивая женщина с длинными зелеными египетскими глазами и длинным, красным, чувственным ртом, на котором углы губ хищно опускались книзу; баронесса Тефтинг, маленькая, изящная, бледная,ее повсюду видели вместе с артисткой; знаменитый адвокат Рязанов и Володя Чаплинский, богатый светский молодой человек, композитор-дилетант,
автор нескольких маленьких романсов и многих злободневных острот, ходивших по городу.
(Примеч.
автора.)] и видели в ней такое движение и возню, что наши
дамы, а вместе с ними я, испускали радостные крики; многие огромные рыбы прыгали через верх или бросались в узкие промежутки между клячами и берегом; это были щуки и жерехи.
Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он всегда говорил, что у нас актерам
дают гораздо больше значения, чем они стоят того, и что их точно те же должны быть отношения к писателю, как исполнителя — к композитору; они ничего не должны придумывать своего, а только обязаны стараться выполнить хорошо то, что им дано
автором, — а ты знаешь наших
авторов, особенно при нынешнем репертуаре.
— А, вот как! Что ж, нравится тебе? — я был в замешательстве
автора, которого похвалили в глаза, но я бы бог знает что
дал, если б мог в эту минуту поцеловать ее. Но как-то нельзя было поцеловать. Нелли помолчала.
Наконец, он будет читать в присутствии княгини и княжны, о которых очень много слышал, как о чрезвычайно милых
дамах и которых, может быть, заинтересует как
автор и человек.
Всю свою душу, все свои беды и невзгоды вылил автор-самоучка в немудрых стихах,
давая картинки своей трудной жизни...
— Ах, так!.. Пржепрашам, розумем! [Ах, да! Виновата, понимаю! (Прим.
автора.).] — произнесла пани и, торопливо спрятав деньги в стол, сказала вошедшей Танюше: —
Дай мне шляпку и салоп! Я еду с Аггеем Никитичем.
— Достоевский полемизирует с рядом статей в тогдашней русской печати,
авторы которых (В. И.
Даль, И. С. Беллюстин) утверждали, что грамотность вредит простонародью, способствуя росту числа уголовных преступлений.]
А вот на этот вопрос
автор не
дает ответа, а надо ответить.
(Прим.
автора.)]
дать им два-три жирных барана, которых они по-своему зарежут и приготовят, поставить ведро вина, да несколько ведер крепкого ставленого башкирского меду, [Ста́вленый мед — мед, который парят в глухо замазанном сосуде.] да лагун [Лагу́н — бочонок.] корчажного крестьянского пива, [Корчажное пиво — варенное в корча́гах, т. е. в глиняных горшках.] так и дело в шляпе: неоспоримое доказательство, что башкирцы были не строгие магометане и в старину.
Я приду к нему и скажу: «Милостивый государь, я вас очень люблю, уважаю и ценю, и это мне
дает право прийти к вам и сказать, что мне больно, — да, больно видеть ваши отношения к начинающим
авторам»…
Да, он выдуман, он вместо живых лиц
дает манекенов, он не художественное произведение вообще, но зато он писался вполне свободно, писался для избранной публики, писался вообще с тем подъемом духа, который только и делает
автора.
Ходил в театр:
давали пьесу, в которой показано народное недоверие к тому, что новая правда воцаряется. Одно действующее лицо говорит, что пока в лежащих над Невою каменных «свинтусах» (сфинксах) живое сердце не встрепенется, до тех пор все будет только для одного вида.
Автора жесточайше изругали за эту пьесу. Спрашивал сведущих людей: за что же он изруган? За то, чтобы правды не говорил, отвечают… Какая дивная литература с ложью в идеале!
— «Поля»! «Поля»! — раздался шепот и громче других голос Горбунова, занявшего свое место в первом ряду, между Г. Н. Федотовой и небрежно одетым маленьким человечком с русой бороденкой, спокойно дремавшим под гул аплодисментов. Это был драматург М. В. Кирилов-Корнеев,
автор массы комедий, переводных и переделанных, которые чуть не ежедневно шли и в Малом, и в Кружке, и по всей провинции и
давали ему большой заработок.
Премьеры театра Корша переполнялись обыкновенно передовыми людьми: писатели, актеры и поклонники писателей и актеров, спортсмены, приезжие из провинции на бега, среднее купечество и их
дамы — все люди, любящие вволю посмеяться или пустить слезу в «забирательной драме», лучшая публика для актера и
автора. Аплодисменты вплоть до топания ногами и крики при вызовах «бис, бис» то и дело.
— Я вам
даю полную свободу, будьте либеральны и цитируйте каких угодно
авторов, но сделайте мне уступку, не трактуйте в моем присутствии только о двух вещах: о зловредности высшего света и о ненормальностях брака.
Удовольствие доктора Зеленского заключалось в том, что, когда назначенные из кадет к выпуску в офицеры ожидали высочайшего приказа о производстве, он выбирал из них пять-шесть человек, которых знал, отличал за способности и любил. Он записывал их больными и помещал в лазарете, рядом с своей комнатой,
давал им читать книги хороших
авторов и вел с ними долгие беседы о самых разнообразных предметах.
5) Дистанционному начальнику поставить в обязанность быть праздным, дабы он, ничем не стесняясь, всегда был готов принимать нужные меры. [Пользу от сего я испытал собственным опытом. Двадцать пять лет я проводил время в праздности, а имения мои были так устроены, как
дай бог всякому. Не оттого ли, что я всегда имел нужный досуг? [Прим.
автора проекта.]]
Вообще же говоря,
автор может
давать себе задачу, какую ему угодно, и нельзя нападать на него за то, что он не избрал для разрешения другой, высшей и обширнейшей задачи.
Автор заезжает к соседу своему Аггею и застает у него какого-то капрала, которому сосед рассказывает, что он, капрал, — законный и правильный наследник пятидесяти душ крестьян; но, прибавил он, «понеже ты человек неимущий и не знающий законов, то я, сжаляся на твое состояние, соглашаюсь у тебя купить сие имение, и ежели ты
дашь мне на оное купчую, то сначала
даю тебе 50 рублей, а ежели выхлопочу дело, то еще 100 прибавлю.
Это опять
дает повод
автору к нескольким горячим словам обличения.
Автор статьи «О воспитании» говорит: «Нередко случалось слышать, особливо в замоскворецких съездах или беседах: «Что ты, матушка, своей манзели
даешь?» — «Дарага, проклятая, дарага!
— Ишь, ловкие какие, — произнес один из рыженьких, — чего захотели, «атусбеш» [Тридцать пять рублей на языке конских барышников и конокрадов. (Прим.
автора.)], то бишь… тридцать пять рублей, за лошадь
дают… да за эвдаку животину и семьдесят мало…
Чацкого уже нет на сцене. Но он до ухода
дал обильную пищу той главной комедии, которая началась у него с Фамусовым, в первом акте, потом с Молчалиным, — той битве со всей Москвой, куда он, по целям
автора, за тем и приехал.
И только глубоко верное, во всей зале слышимое, отчетливое исполнение, то есть сценическое произношение этих фраз, и может выразить то значение, какое
дал им
автор.
Публика помнит, что Сосницкий, Щепкин, Мартынов, Максимов, Самойлов в ролях этих
авторов не только создавали типы на сцене, что, конечно, зависит от степени таланта, но и умным и рельефным произношением сохраняли всю силу и образцового языка,
давая вес каждой фразе, каждому слову. Откуда же, как не со сцены, можно желать слышать и образцовое чтение образцовых произведений?
Но нельзя же не
дать нескольких образчиков того, до какой степени простирается небрежность и неведение
автора, и мы решаемся исполнить эту прискорбную обязанность, чтобы не стали нас обвинять в голословности нашего отзыва.
Для таких читателей нельзя сочинить книги вроде «России» г. Булгарина; им надобно
дать что-нибудь получше, и, наверное,
автор позаботился об этом…
Читатель! Я хочу, чтобы мысль о покойной осталась в душе твоей: пусть она притаится во глубине ее, но не исчезнет! Когда-нибудь мы
дадим тебе в руки маленькую тетрадку — и мысль сия оживится — и в глазах твоих сверкнут слезы — или я… не
автор.
Вы читаете не роман, а быль: следственно,
автор не обязан вам
давать отчета в происшествиях.
Пиеса не имела успеха, то есть, ее перестали
давать; но при первом представлении зрители много смеялись, и
автор был вызван единодушно, как и всегда, признательною московскою публикою.
Из всех разнородных представителей общественного мнения,
автор никому не
дает явного превосходства.
В числе немногих
дам была жена Лабзина [Жена Лабзина — Анна Евдокимовна Лабзина (1758–1828),
автор «Воспоминаний» (СПБ. 1914).] с своей воспитанницей, которая мне очень понравилась, несмотря на дурную рекомендацию Анны Ивановны Рубановской.
Еще дальше идет Беха-Улла [Беха-улла Мирза Хуссейн Али — основатель бехаизма, иранского религиозно-политического течения, возникшего в середине XIX в. уже после подавления восстания бабидов и ориентированного на соединение науки и религии, отрицавшего религиозный и национальный фанатизм мусульманского Востока.],
автор «Китабе-Акдес», в своей беседе с Э. Г. Броуном: «Мы же
даем, — говорит он, — чтобы все народы пришли к единой вере, и люди стали братьями; чтобы рознь религиозная перестала существовать и уничтожено было различие национальностей.
Штольц ей нравится, как энергическая, деятельная натура; а между тем и он, при всем искусстве
автора «Обломова» в обрисовке характеров, является пред нами только со своими способностями и не
дает видеть, как он их применяет; он лишен почвы под ногами и плавает перед нами как будто в каком-то тумане.